Моноспектакль Игоря Ларина :«Мой первый друг,..»

Депутатам ничто человеческое не чуждо, стали "в Пушкина" ходить, скоро снимут мигалки и пойдут брататься с электоратом:) На Ларина ходил, интересно и необычно, народ на полтора часа есть и пить перестал, рестораторам наверное это не совсем интересно, а посетителям за символические деньги (я ограничился чайком, пирожным, кстати очень достойные) получают полноценный концерт, если честно просто в концертный зал не пошел бы.

Ноздрев ведет себя всегда вызывающе, нагло, агрессивно. Ноздрев, по оценке Чичикова, — «человек-дрянь». Интересно, что поведение Ноздрева в обществе никого не шокирует. Его высокопоставленные партнеры по картам лишь внимательно следят, чтобы он не сплутовал

Как обычно при обращении с сакральными для него именами, Булгаков не перестает подавать эту тему и в другом, игровом ключе, продолжая и здесь постоянно объединять Гоголя и Пушкина. В "Записках на манжетах" у Пушкина появляется двойник - портрет, нарисованный неумелой художницей и обнаруживающий неожиданное сходство с гоголевским персонажем: "Из золотой рамы на меня глядел Ноздрев. Он был изумительно хорош. Глаза наглые, выпуклые, и даже одна бакенбарда жиже другой"

В этом эпизоде "Записок на манжетах" Булгаков, по сути, десакрализует Пушкина: увидев кощунственный "ноздревский" портрет, повествователь замер от ужаса, но в последующей сцене, на публике, хихикнул, вызвав гомерический хохот в зале и зрительское ожидание юмора Пушкина, хотя произносились патетические фразы наподобие "северного сияния на снежных пустынях словесности российской". Однако десакрализация введена как подчеркнуто игровой момент - в реальности, по свидетельству Т. Лаппа, Булгаков, как бы он ни относился к этому портрету, который висел в зале на диспуте о Пушкине во Владикавказе, отстоял его: "А портрет Пушкина хотели уничтожить, но мы не дали" (Паршин 1991: 84).

Правда, иная «комбинация» Ноздрева заканчивалась скандалом, а иногда он возвращался домой с одним бакенбардом. Но дружбы ни с кем он не лишался.