У меня любовные отношения с ресторанами часто складываются из-за окружающих улиц. В пространстве, ограниченном желчным Салтыковым-Щедриным и пламенным Петром Лавровым, лежат несколько моих краеугольных камней. Тут, в великой 239-й, куда поступала редкая девочка - и среди редких моя подруга - я поняла, что влюбляться надо в умных брюнетов. Тут, на бульваре распевал свои и чужие песни знакомый прыщавый подросток - будущий актер Александринки, фронтмен и муж Наташи Пивоваровой. Тут меня как переходящее счастливое знамя брали с собой жаждущие американской визы. Тут, в подвальных кассах Спартака, в лучших в мире очередях, можно было познакомиться со всей культурной общественностью большого города. А теперь тут еще мне надевал пальто сам Блинов. Но это я забегаю вперед. Сначала Иван быстро решил, что вполне можно отдать мне на час, оставшийся до прихода резервистов, столик у окна. (В первый раз вижу, чтоб холодным понедельничным вечером в новеньком ресторане все занято! Мои поздравления команде Дуо.) Потом оказалось как-то очень удобно сидеть. А я была вовсе и не на диване, а на стуле. Между прочим, на диване за одним из столов, уставленном тарелками, был и господин ЕМ. :) Мне по душе и беленые стены, и деревянные подоконники. Но больше всего - свет. Он разный, его ровно столько, сколько нужно, и ни один из светильников не раздражает глаза. Ни в смысле дизайна, ни в смысле люксов. Иван объяснил, что есть все, кроме копченого лосося с хреном. Но Дмитрий так быстро сказал, что лосось постарается и найдется, что я даже не успела ощутить тоску по запретному плоду (читай, лососю). Потом были некоторые сомнения, как конструировать ужин дальше. Захотелось почек со сморчками или хересом, но, как всегда бывает в случае сложного выбора - сморчки или херес? - выбралось третье. Легкое соте из овощей с базиликом, чтоб предусмотреть место для десерта. Выбор десерта (как и в первый раз во Ф.) оставила за шефом. Шеф сказал - ганаш, но в итоге принес маракуйю. Я, разумеется, не в обиде. Только безумец обидится на вечнолюбимую классику. Хотя бывший кинотеатр из окна не виден, около него сами собой приходили новые ассоциации. Лосось с хреном и зерновым хлебом как черно-белый Годар. В котором самое важное и красивое - падающий Бельмондо. Как только понимаешь, что в тарелке осталось на два укуса, время на мгновение останавливается. Соте из овощей - как Параджанов. Такое же яркое, декоративное, с отдельными кусками, каждый со своим интуитивно-природным вкусом, но при этом хорошо монтируются. Параджановские картины рассматриваешь, в них не вживаешься. Так и с соте. Я пробовала на зуб каждый кусочек и думала, будет ли хоть один из кабачков, баклажанов или перцев пере или недо. Удержатся ли до финала в совершенном альденте. Недо был один. Последний кусок. А маракуйя с горгонзолой - это, конечно, Феллини. Но не с Мазиной, а с Мастроянни. Сладкая жизнь. Как странно читать сегодня, что после выхода запрещенного фильма, его автор получил от соотечественников несколько сотен писем и даже телеграмм с обвинениями в попрании нравственности. Какая в жопу мораль и нравственность, когда есть любовь. К делу, к людям и к собственному предназначению. Об этом жизнь частенько пыталась рассказать мне между Кирочной и Фурштатской. Об этом рассказала снова.